PiP_13022012_Невозможное возможно_ч6

Глава 8. Непоколебимый

Серый день оказался насыщенным. Вершитель поглядывал на яркий и душистый островок творчества Ярого, всматривался в сероватую дымку, за которой виднелся непонятный ему иной мир. И размышлял о превратностях обычного серого дня.

Партии прибывшего материала из миров друг за другом серой рутиной следовали сюда. Распорядители буднично и привычно шуршали, сортирую материал, который после помывки и некого обучения по необходимости, если было возможно, отправлялись в другие места, другие миры. Но основная масса шла в переработку, компост, на удобрение новых урожаев. Собственно они в него попадали полностью счастливыми, как они это полагали для себя, постепенно растворяясь в безмятежности, теряя память и самость но, ничуть не расстраиваясь и в сладострастном возбуждении ожидания тепла печки инкубатора, из которого некогда проявились, и в который мечтали попасть, памятуя о рождении и тогдашней безмятежности. Они туда попадали, но теперь уже для разборки естественно, постепенно тая, теряя себя в ошмётках тяжести, ощущая вожделённую лёгкость, пока не приобретали первородный приличный вид, если не разваливались вовсе от червоточин, что изрыли и изгрызли их естество сути страхом, завистью, и жадностью, в какую бы форму они небыли оправлены. Для многих с изъеденной и дырявой структурой, полная разборка была освобождением от тяжести грязевых отложений и возможно даже желанна, чем продолжение такого гнилостного существования.

Странный сгусток проявился буквально из ниоткуда. Он был как все, но при этом был невозмутим. Хотя нет, он был больше чем невозмутим, он был Непоколебим! Именно эта непоколебимость в нём и привлекла внимание Вершителя. Вроде ничего необычного, вид обычный, как у остальных, впрочем, тот не отбивал поклоны и не корчился в благоговении, как остальные. Пройдя мимо распорядителя, тот привычно и как-то даже буднично удалился в стену мира. Появившись с какими-то бумагами, а кстати, «откуда они их берут?», подумалось Вершителю, тот, подойдя к столику распорядителя, прозаично произнёс – «Расслабились тут без меня, развели бардак!» Какой бардак, и где развели, Вершитель ещё не понял, но решил пока не вмешиваться, мало ли что.

Непоколебимый прошёл прямиком через учебные залы, где велись учебные процессы, проговорив походя - «Сидите, сидите, не вставайте». Преподаватели, что вели инструктаж с прибывшими сгустками опешили, впервые видя такое, впрочем, Вершитель тоже. Но они быстро оправились от удивления и, сообщив, что ведутся плановые работы, продолжили занятие. Непоколебимый открывал какие-то ниши, о существовании которых дотоле Вершитель даже не подозревал. Что-то говорил про «Расслабились тут», «Запустили», и ещё сыпал странными понятиями. Что-то подкручивал, где-то гас или разгорался свет. Где-то свет загорался ярче, даже в некоторых местах проявился свет, где никто его никогда не видел. Что-то проверяя по планам, подкручивая, где-то копаясь, Непоколебимый был поглощён какой-то деятельностью, которую вёл обыденно, просто и как-то привычно. Однако постепенно мир несколько менялся, видимо что-то чинилось или менялось под этими действиями Непоколебимого.

Где-то в глубинах серого мира что-то шевельнулось, и задвигалось, равномерно и привычно гудя. Впрочем, звук слышался только Вершителю, ибо это были некие глубины мира, куда спускался Непоколебимый, и Вершитель про них узнал, только следя за его перемещениями. Рядом с Вершителем вдруг изумительно красиво и ярко засветился Портал входа, от такой неожиданности Вершитель несколько опешил. «Ну, вот теперь порядок» - проговорил Непоколебимый – «А то расслабились тут без меня» - добавил он. Кто расслабился и почему был беспорядок, Вершитель не очень понимал. Вершитель вообще не очень понимал, как этот Непоколебимый тут имел право распоряжаться, так по-хозяйски рыская по этому миру, что-то где-то меняя.

Отложив куда-то, без сомнения на какие-то полки чертежи, Непоколебимый подошёл распорядителю, проговорив – «Есть что до меня?» Распорядитель завис в непонятной задумчивости, перестав шевелить вихрями, отчего с него свалился образ светлой накидки с капюшоном, представ пред остальными сгустками неким шаром с клоками вихрей во все стороны, этакий замерший взрыв. От такого непривычного зрелища, собравшиеся прибывшие сгустки чуть не порвались от хлынувших из них страхов, но привычным движением Вершитель их успокоил, вложив в них благоговение.

Непоколебимый между тем выжидал. Распорядитель отмёр, автоматически просмотрел корреспонденцию, и внезапно для себя заметил, что действительно было сообщение, и ещё в прострации протянул его странному Непоколебимому сгустку. Тот ничтоже не сомневаясь, изучая его, двинулся в сторону включившегося странного портала. Проходя мимо Вершителя, изучая послание, пространно протянул «Ты кто?» и, поглядев на него, выдал - «Ах, да, ну работай-работай». Более вольного обращения к собственной персоне Вершитель представить не мог, просто не допускал! Он не мог понять, как такой обыденный сгусток оставался непоколебим под его всепроникающим Светом Главы Аппарата Судеб Мира? Казалось, что Непоколебимого вовсе не трогало величие и мощь Вершителя. Вершитель на всякий случай попытался испытать мощь на Непоколебимом, направив на него часть собственного света. И ничего! Нет, свет попал на Непоколебимого, но при этом НИЧЕГО! Посмотрев на Вершителя внимательно, оторвавшись от документа, Непоколебимый проговорил обыденно - «Да не пыжься», чем окончательно добил Вершителя, фактически это был удар ниже пояса, как говорили в мирах, и поговаривали, что это было необычайно подло и больно. Вершителя не просто не уважали и не замечали, его превзошли в подлости! Он был поражён в самое естество себя и унижен, подло унижен!

Изучая внимательно структуру Непоколебимого, Вершитель отметил, что на его структуре прозрачным призраком выделялась… Печать! Это не была просто печать готового продукта, что привычно ставят таможни в мирах на продукт Жизни, готовый к употреблению, что поступали оттуда сюда. Это была та самая Подпись Прозрачного кою, как амулет и возможно защиту его Жизни, что была внутри него, носил Непоколебимый. А возможно это был знак чего-то большего, принадлежности к чему-то неведомого Вершителю, который отливал огненной руной при некотором напряжении внешних страстей. Сам по себе сгусток внешне не представлял ничего выдающегося, скорее обыденность, если бы не поведение, то вовсе неотличим! И небыл неряшлив или кособок, как большинство материала, скорее он был собран, структурирован, опрятен и поджар. Сгусток был непостижимо уверенным, и при этом плотен, но при этой плотности обладал невероятной, невозможной непоколебимостью! Непоколебимостью превышающей допустимость даже в мечтах Вершителя, и такой защитой он бы хотел обладать, но пока не мог помыслить заполучить. Собственно непонятно в структуре сгустка было многое, ведь обычная плотность сути должна была взаимодействовать, но в этом случае она обтекалась возможными проблемами окружьём, но при этом сама(!), что было сверх понимания Вершителя, выхватывала из потока снаружи потребное ей! Фактически при этом находясь в потоке, но обтекаясь и не захватываясь им, но тут же при этом используясь им же! Если бы Вершитель не видел сам, то посчитал бы это бредом рассказчика, но тут… Вершитель списал эти особенности на влияние печати рунической Подписи. Однако он уже вожделел такую руну себе, знать бы, где выдают, надо проследить, подумалось ему.

Непоколебимый изучал портал, сверялся с документом, что-то подкручивал, свет портала становился уверенным и ровным, однако обжигающим и активным. Вершитель на всякий случай отодвинулся ещё, а то засосёт ещё, уж всосёт, так всосёт, и Вершитель поёжился от зыбкой неуверенности своего положения. Удовлетворённо хмыкнув, Непоколебимый проговорил, «Бывай, остаёшься за старшего, следи за порядком, а то расслабились тут без меня!» Вершитель был не просто неприятно унижен, он был оскорблен в лучших собственных чувствах величия и могущества! Он был отчитан как тусклый сгусток, одним видом Непоколебимого! Непоколебимый, поглядев на Вершителя, показал на мир вдали, свернул документ, что растаял у него в вихрях, после показал на странную яркую полянку, и сообщил – «Больше мир не останется прежним, это всё следы походи изменений. Там, где бывал Он, мир никогда не будет прежним». И уже привычно снисходительно и добро добавил – «Расслабились тут без меня!»

Оставив после себя больше вопросов, чем ответов, Непоколебимый погрузился в портал. Каноны заструились по его структуре, загорелась Печать Подписи светом Рунического Амулета, всполохи которого играли на канонах линий силы портала неповторимым рисунком. В струящихся вихрях было что-то завораживающее, монументальное, красивое и одновременно пугающее Вершителя своей невиданной и завораживающей дотоле активностью. Вершитель силился что-то проговорить, пытаясь совершить традиционные ритуал погружения, однако не мог. Великолепие зрелища его потрясало до глубин кокона. Он был потрясён и заворожён! Он уже готовился последовать за Непоколебимым, потрясённый и увлекаемый зрелищем Портала, поражённый величием грандиозности происходящего. В нём уже роились долгожданные вожделённые и сладостные вихри погружения в Мир за Порталом. Он уже представлял себя там, где экий Он что-то менял там и тут. От причастности к Великому в Непостижимой Грандиозности, захваченный возбуждением и находясь в нём, поглощённый вожделением, он приближался к Порталу, позабыв свои опасения и страхи, которые казались мелкими, никчёмными и пустыми теперь ему.

Уже готовый пойти туда, свершив последний и бесконечно в тот момент желанный шаг, Вершитель был остановлен твёрдым окриком «Куды?! Стоять! Ишь удумал! Ты не готов ещё! Расслабились тут без меня! А кто тут будет за порядком зреть?» От этого твёрдого окрика Вершитель очнулся, вывалился из изумительного завораживающего великолепия "сна" лишившего какой либо воли его. Стряхнул марево манящих вожделённых желаний, и вернулся в привычное русло серого мира, ещё сотрясаясь коконом порывами прежнего оргазмического возбуждения. Такого сильного вожделения чего-либо он еще никогда дотоле не ощущал. Он даже не мог предположить, что такое вообще возможно! Он сам посмеивался над таковыми рассказами этаких случаев, считая их бреднями. И тут он сам, без какого либо участия кого-либо, буквально в буднях серого дня был вырван в бесконечную красоту бытия и брошен в поглощающую его глубину жажды и желаний, прикоснувшись самолично к толике дыхания мира Жизни.

Своим содрогавшимся от произошедшего сознанием понимал, что он всего искру эона назад был на пороге абсолютно безрассудного поступка, о котором бы сожалел в последствии всё оставшееся ему существование в том мире, уходящим под жатву и, помня, чего лишился за этот миг собственной слабости и желаний. Фактически, Вершитель только что сам пытался себя бросить во всё сущее поглощающую бездну Жизни! Совершить безрассудство! И… Вершителю было безмерно ужасно это понимание, что бы было, не останови его Непоколебимый, стряхнув решительным окриком завораживающий манок и увлекающий Вершителя вожделённый потоком желаний, уберегая его от безрассудности поступка дня серого мира. И что превыше всего молнией поразило Вершителя - это простая обыденность упоминания Непоколебимого, что к этому погружению он, Вершитель, Глава аппарата Судеб Мира и не готов! Потрясающе! Сильнее унизить его вряд ли получилось бы кому-либо! Как так обыденно расписать его немощность и слабость! Но события, что произошли с ним у портала, почему-то не оставляли сомнения в верности сообщения Непоколебимого. И это было во много ужасней, ибо было Правдой, его Правдой!

Вершитель ещё ёжился от ужаса, происходящего с ним, и под пониманием того, как близок он был от пропасти. А Непоколебимый уже удалялся в сторону Мира Жизни. Портал тлел теперь не ярко и завораживающе. Вершитель ещё нервно подёргивал вихрями и шёл волнами в представлении ужаса его возможного поступка, и одновременно испытывал странное для него желание попасть таки в тот мир, ощутить полноту, бездну, пропасть и вершины, сходившиеся там, и прочувствовать отсутствие любых ограничений кроме своих собственных, вступив в зону вседозволенности и неограниченных возможностей. Однако это же и пугало, особенно, что там он будет без всех защит и наработок, и это ужасало, но манило. Его рвало желаниями, что разбивались о страх, он ощущал вожделение, столкнувшееся с ужасом полнейшей свободы.

Вершитель взирал на уходящего в Мир Жизни Непоколебимого и, волны непонятной ему зависти и стыда собственной слабости, окатывали его какой-то возбуждающей, будоражащей и саморазрушающей при этом силой. Вновь и вновь накатывали они вожделённо, сладострастно и, презрев прежние устои, беспокоя внутреннее самоустройство кокона. Вершитель не очень понимал собственное состояние, и отчего ему так непросто наблюдать очередное погружение кого-то в Мир Жизни. Казалось бы, он мог им только посочувствовать или порадоваться, что они уходят туда навсегда. Но что-то во всём этом и в нём ему не давало покоя. Он не мог отдать себе отчёта и, делая, как никогда не поступал до этого, вероятно в порыве чего-то большего, с чем он встречался до этого - импульсивно сжался, выделяя часть себя в самость единородную. Фактически произведя делением собственной самости сгусток, суть от сути своей. «Разродился» - пронеслась в нём странная мысль. Получилось неплохо, хоть и впервой. Чуть помешкав, он добавил туда искры собственной серости и, колыхнув дыханием вихря, запустил процесс вихрей в коконе сгустка, после неуверенно отсёк тонкую связующую их с новорождённым сгустком нить кокона. Это он свершал впервые, однако знал о возможностях такового, но всегда считал, что к процессу рождения собственного творения сгустков лично он не готов, и не будет никогда готов - это же какая ответственность! А он не хотел себя обременять этим, считая свою свободу дороже и превыше этого всего.

Сиё было суть от сути он, плоть серости от плоти его, и самость от самости его. Это был он сам, но меньший, и готовый к первородным глупостям, к которым он сам уже не готов, возможно по боязни. Фактически иного способа последовать в манящий и вожделённый теперь ему мир Жизни, не погрязнув в нём целиком, он не знал. И он, непривычно поддавшись импульсу нахлынувших чувств, сотворил этот сгусток. Он чувствовал к нему некое родство, внутренний интерес и симпатию, ведь то была его духовная плоть, «роднулька» - пронеслось в нём странное ему понятие. Однако он был не так смел, чтобы послать не его, а себя в мир Жизни. В конце концов, лучше потерять только часть себя из любопытства и глупости вожделений, чем лишиться себя совсем в существовании мира, прикинул Вершитель. И ему стало спокойней. Всю тревогу, жажду, и возбуждение, что его глодали, он передал сгустку, который озирался на новый для него мир серого духовного света.

Сгусток владел многим что знал Вершитель, был связан с ним незримыми узами энергий духовной серости, и будет возможно самым верным последователем Вершителя в мире Жизни. Сгусток постепенно осознавался, начал понимать, что от него хотят и, владея пониманием Вершителя, проникался тем же страхом к миру Жизни, но и загорелся нетерпеливым вожделением. Сгусток даже понял, что им жертвуют ради трусости других, но он, как и сам Вершитель, был не готов к такому подвигу во имя других, даже породивших его. «Нет!» - взвился он, пытаясь ускользнуть, как умел. Но Вершитель твёрдым намерением остудил его порыв, обездвижив, и направив в Портал, в который сгусток не очень-то и хотел, а потому растопырился вихрями, как мог, как умел, старясь утечь обратно.

Но Вершитель был настойчивей, сильнее и опытней – он сжал его, и усилием послал в Портал, где нити канонов моментально яростно и жадно охватили новый сгусток. Однако намерение Вершителя было несколько сильнее необходимого, и сгусток пролетел дальше требуемого, пропустив часть процедуры адаптации. Уже погружаясь в естество Вселенной мира Жизни, его начало коробить. Вершитель отстранённо отметил что, пожалуй, перестарался немного в собственном желании попасть хоть частью себя в мир Жизни. Сгусток теперь не будет целиком адаптирован к миру, даже возможно память чуть останется приоткрытой, но в этом ему и виделось большее коварство, ибо сгусток теперь завсегда будет маяться помня, что он там не дома, и пытаться вырваться. И следовать командам наставников, кои будут подобраны из вернейших. Что до возможных и необходимых для дестабилизации повреждений физического тела, которые получит теперь сгусток, так это ему будет казаться избранностью. Он будет рваться домой, стараясь вернуться тем же путём, как и вошёл, ибо это всё что он помнит в этом мире с момента своего рождения! Но колодец входа не имеет выхода обратно. И тому, либо придётся прожить и существовать где-то при нём недалече, либо обыскать весь мир, ища возможность выхода иного вида и свойства.

Вершитель даже похвалил себя, что так мастерски поступил, ибо теперь у сгустка не будет никогда покоя. Тот будет лезть из кокона, лишь бы вырваться с того мира, ведь уж он-то точно знает, что мир конечен и вскоре будет ликвидирован. Сгусток будет иметь замашки Вершителя, всё же плоть от плоти. Но никаких выдающихся заслуг, ибо в том мире все равны! Более того, не будет обладать и тысячной долей энергии для воплощения замыслов! Энергию в мире Жизни взять возможно везде, и тому придётся метаться среди местных, собирая крупицы их энергий для себя, вымаливая, возбуждая, проклиная, угрожая - лишь бы дали! Он не сможет успокоиться, ибо его будет поджимать неотвратимость крушения мира, нависающая над ним неотступно, а значит и его собственного существования, такого недолгого! Жажда всемогущества Вершителя, о коей он будет иметь только весьма смутные, остаточные от родителя, но зато такие вожделённые и манящие для молодых сгустков впечатления. Ощущение былого, и возможного всемогущества и всезнайства, которые ему будут мешать, и не давать покоя, да и не позволят слиться с окружающими, постоянно выкидывая из рядов серости местных.

Вершитель призадумался, а ведь верно, теперь этот сгусток будет просто обязан найти того! Это его выход из Мира Жизни! В отличие от остальных, Вершитель верил только в один стимул для достижения цели – собственный страх саморазрушения сути и личного забвения самости. Потеря толики самости, приводящая к сжиманию Соби мира Кокона, что влекло утерю пространства существования, и сжимало внутренний мир любого сгустка, был высшим страхом для него и по его абсолютному мнению. И по этой причине, всякие россказни про самопожертвования кем-то ради кого-то, что составляло, по сути, отдачу куска себя, с получением соответствующих «прелестей» сжатия внутреннего мира с потерей памяти - его только смешило наивностью, граничащей с очевидной ему глупостью. Кто же добровольно да ещё сам отдаст себя ради кого-то, даже части себя? Его несколько смутил его же поступок, с сотворением этого кривобокого сгустка, который будет несколько помят при воплощении. Однако он не рассматривал это собственной жертвой, скорее считал, что это доля его вклада в собственный урожай будущего периода, когда суть самости от сжатого мира жизни потечёт обратно, и всё вернётся сторицей. Т.е. для него это было что-то вроде доходного бизнеса, как говаривали в физических мирах, но подлый вихрь сомнения в собственной уверенности в этой твёрдости и непоколебимости его пугал.

В целом он остался доволен своим вложением в будущий доход и собственной предусмотрительностью, как он так одним махом умудрился столько тонкостей вложить в судьбу этого кривобокого едино им рождённого сгустка. Он был уверен, что обладая его, Вершителя возможными талантами, старательно собранными им повсеместно доселе, сгусток сможет быть на вершине того мира, в передках всех, и уж точно ему будет доступно всё, что бы там не происходило. В конце концов, тот по любому вернётся, хоть самостью, хоть кашей сути. Так или иначе, после дезинфекции мира, Вершитель получит своё обратно, да ещё с приплодом привеса. Вот эта идея ему понравилась. Оглядев уходящий, нервозно вращающийся в лучах потоков мира Жизни сгустка, что жгли его незащищённые бока, тот прикинул с забавностью, что даже пожалуй с корочкой получится приплод теперь.

Сгусток же, стараясь увернуться от обжигающих его канонов мира, что больно его кусали за разные разности, дал себе зарок, что он обязательно должен вернуться, и показать этому напыщенному переливающемуся пузырю, что так подло обошёлся с ним, кинув сюда в этот колодец. Погружаясь, он тщательно запоминал выход обратно, намереваясь, во что бы то ни стало вернуться, и… Он ещё не знал, что «И», но что-то он сделает обязательно, вернувшись! Ух, как жгло его! Он помнил свою безмятежность дородовую, как его вышвырнуло из неё, как этот напыщенный пузырь его рассматривал, как вдруг его швырнул в марево врат, где его начало терзать, жечь и рвать, не разрушая однако вконец.

Колодец был глубок, а мир приближался, сгусток юлил, уворачиваясь, он ещё не ведал, что резкий вход в этот мир ему сулил некие провалы, жжение, но и награды, и что ему не удастся жить спокойно, его будет гнать и гнать волна жара там, где нет защиты и адаптации. Он так же ещё не знал, что в этом же месте ему будет доступны многие знания мира, однако бесполезные для данного участка времени, куда он попадёт, но он будет рваться отсюда, и будет проверять всё-всё, что и где сможет! Он перевернёт этот мир, но найдёт выход! Он ещё не знал, что выхода из мира нет! Что он будет бесцельно пытаться пролезть по колодцу, коим некогда сюда же и погрузился. Будет биться по крышке мира, стучаться во всевозможные иллюминаторы, вообще проползет, где возможно, испытывая всяческие методики из доступного ему набора Вершителя, уверует в собственное бесконечное величие, и тут же познает собственную беспомощность, ибо выхода так и не нашёл. Будет себя успокаивать, и будет отчаиваться, будет клясться, и будет стонать в рыданиях, катаясь и кусая себя в собственном бессилии. Будет велик и ничтожен одновременно. Будет видеть своё превосходство над всеми, и будет при этом ничтожно жалок в этом величии среди всех. Будет знать всё, и не будет понимать ничего. И даже возможно ему придётся встретить тех, кого он не поймёт, но кто будет его манить чем-то необъяснимым. Но это будет потом, а пока он несся, погружаясь в плотность существования мира Жизни, проступая на плане Планиды Земли, как её называли аборигены.

Вершитель видел как Непоколебимый, твёрдо и точно вписался в видимо задуманный план воплощения. И даже позавидовал чёткости и точности. Видел как его детище, кувыркаясь, отмахиваясь, и прикрывая бесстыдно рваные дырки кокона, где его припекали коны мира, махал вихрями в разные стороны, напоминая смешное, суетливое и лохматое существо. Первое творение комом, но надо же с чего-то начинать? Вдруг Вершитель задумался, ах, он чуть призабыл, он не предусмотрел своему сгустку резервуара для накопления сути, что там звали духом! Впрочем, зачем тому светлый дух, ещё Душой заразится! Зачем Вершителю эта зараза? Будет пусть духовно здоров, без всяческих духовных колебаний и исканий.

Вершитель припоминал некогда стоящую проблему этого мира, когда вдруг обнаружилось, что материя настолько успешно давала урожай, что на её компосте, т.е. прямо в живом материале, вдруг произрастала гниль светлого духа! Искорки, а то и сгустки. Одно дело духи серого, элитного мира, что растут на инкубационных полях серого мира, другое - те, альбиносы, белые духи. Они вкусны, мягки, их урожай снимали и снимали часто, этот эль мира Жизни даже стал желанным! Часто ради него содержались отдельные плантации людей, чтобы они разводили самый выдержанный урожай эля духа. Местные выкармливали особь, выращивали её, давали разгореться духу и сдавали на переработку, за что получали снисхождение и, по сути, могли жить безбедно, лишь бы поставки молодняка духов не прекращались. Толику духов пускали на семена, большую часть в виде молодняка - забирали, когда войнами, когда просто жертвами, кои приносил тот или иной народ непорочными собственными выращенными детьми. Собственно это был и оброк и приход.

Проблема мира была в том, что периодически вкусняшки духов портились и заражались непонятной болезнью, что прозвали Душой, делавшей их излишне горячими и агрессивными для серого мира. Молодая Душа была вкусна и питательна, но дюже опасна и потому питательна больше. Их даже специально выводили в отдельных секретных местах. Тела с Душами были вовсе не логичны, могли жертвовать собой, и потому брать их на понт и самопожертвование было просто, а вырастить до правильной кондиции - сложнее. Проблему составляли массовые скопления Душ. Но их постепенно оттесняли в отдельные резервации, где они удачно и сосуществовали не мешая. Когда проблема становилась глобальней - урожай попросту уничтожался - была большая Жатва. И засевалось начисто по-новому. До следующего поражения урожая загадочной болезнью – «Душа». От которой, кстати, так и не нашли спасения. Но опасность заражения заставляла многие народы даже переходить на иные уровни бытия, и избегать контактов с носителями души. Никакого иммунитета небыло, и приобщившись к носителю Души, существующий либо сам зарождал светлый дух, в лучшем случае, после чего был обречён на жатву урожая. Либо оспа Души навсегда обезображивала существование его серого тельца духа - он становился неизлечимо больным Душой с оспами горячего света светлого (белого) духа (искры Души), и обычно гиб для существования, если только в порыве отчаяния не ломал собственное тело, успев совершить самоуничтожение. Если ему это сделать не давали или по иным причинам, то он навсегда лишался возможности вернуться в мир существования, пока не расстанется с Душой, не потухнет духом, или изведёт искры света способом, кой сам сможет найти.

Впрочем, Души предлагалось купить у носителей этой заразы, или обменять на разные разности серых миров, ибо они являли хоть и ядовитый, но концентрат духа, что помощнее атома будет. После разрыва самости Души, она представляла собой горячий бульон духа, что можно было использовать для разных вкусных разностей в той же энергетике духов. Однако этим занимались самые отчаянные сгустки, кои нередко сами гибли, заражаясь, иногда их изъеденные останки даже встречали на подходе к серому миру, где они погибли, не в силах вернуться.

Проблема с простым выжиганием урожая встала глубже, когда выяснилось, что так эту болезнь вылечить в последнее время не удастся, разве что сама затухнет, а полураспад у неё был очень длительный, порядка 5 тысяч местных лет! И решили произвести полную дезинфекцию, но не ранее чем соберут урожай, это и был Час «Ж».

Вообще-то, аборигены, т.е. люди тех или иных эпох, были бессмертны физическими телами от жатвы до жатвы. Т.е. длина жизни в местном летоисчислении у людей составляла тысячелетия, обычно это длилось и длилось, пока они сами не завершали существование, за что получали порицание, или не наступал момент жатвы, с последующим засевом. Искра светлого духа в физическом теле серого света давала необходимое ускорение для людей, но и привносило в их существование момент Смерти. Собственно с зарождением Души в физическом теле, когда светлый дух менял качество носителя и начинался момент смертной жизни для людей. Ибо нет духа - нет смерти. Одно время на Земле сосуществовали люди серого света духа и белого света духа, последних участливые серодуховные люди пытались отловить и сдать в жертву, или даже специально разводили, уважительно лелея как избранную касту, принося после в жертву богам, естественно за поблажки себе. Впрочем, это и была первая и единственная цель разведения аристократии, или же избранных, кои предназначались для жатвы вместо серодуховных. Посему первейшей задачей аристократии было всегда - вырасти, оставить потомство и принести себя в жертву во славу идеи, т.е. за сладкую жизнь остальных серых духом, всего лишь еда? Зато почётная роль на столе серодуховных или без оного!

Пока проращенных Душ было мало, и они были редкостью - использовались тем же образом, это пока их не стало много. В таких областях, из жителей поголовно заражённых светлым духом, выделяются наоборот люди своей бездуховностью, т.е. отсутствием светлого духа не говоря о Душе. Становясь в таком духовном обществе избранными чинами этих областей в собственной бездуховности, и даже некой тупости. Фактически постепенно в мире на поверхности Земле сформировались довольно очерченные области:
Где небыло никаких светлых духов и Душ тем более, и жертвы неслись богам серым духом, что выжимался из тел подношений богам и прочим непонятным людям элементам, что явно было откупным, а людям праздником.
Где серый дух избранных выбран для служения богам во имя остального общества, в коем нет даже серого духа.
Где во славу существования поставлена серая духовность, презирающая материальное, но отнюдь не отвергающая его. И нет места непоседливому светлому духу, но есть место ритуальному и фанатичному подражанию духовности.
Где светлый дух в телах людей был избран для жертвы богам и выкупа у богов ниспослания благодати остальным. Ведь когда-то для этой цели даже несли тела в пирамиды, позже церкви или иные культовые сооружения, а после выдавленные там от света духа, севшие, выжатые и высохшие тела, складировались поблизости в музее славы, позже просто закапывались.
Где в обществе просто были изображающие светлых духом, по сути, ими не являясь но, играя роль светлых духом, однако не горящих желанием быть жертвой, и потому сами всячески искали виноватых среди своих рядов, где шла постоянная грызня, в принесение жертвы во имя "светлой" идеи, и на "благо" некого серого общества. Это стало зваться странным термином "демократия", где якобы светлые духом служили на благо остальных, за что те их выдвигали на эти должности, одаривая и обихаживая, веруя, что те действуют им на благость. Впрочем, постепенно это стало больше традиционной игрой сообщества в духовность.

И ещё странная область, где светлая духовность было нормой, а изгоями общества были чиновники таких областей, которых отделяли от общества за их серость духом и без оного, позволяя им просто быть, чтобы структура такого государства была как в остальном мире, похожей хотя бы внешне, что-то типа маскировки. Однако постоянное брожение идей и рвущихся мыслей, делали такое общество материально совершенно нестабильным, раздираемым разными идеями, которые постоянно будоражили общество, кое мало дорожило материальным, всё больше борясь за некую эфемерную для остального мира, и реальную для них светлую идею чего угодно.

И пока светлый дух в телах был – они были насыщены идеями. Как только он гас, обычно с годами, часто употреблённый в жертву каких либо идей, или даже родственников оных, а то и за меркантильность, или под натиском разных завистей, тогда они влачили существование, манясь жизнью других областей, уже им недоступных.

Последнее массовое заражение существующих Душами было беспрецедентно, и сводило с ума существующих людей, последние остатки которых спасались бегством, уходя с поверхности мира Земли в иные планы бытия, и наблюдая за больными Душой, не в силах войти с ними в контакт, не заразившись. Попытки спасти прокажённых Душой были и продолжались, пока небыли признаны безнадёжными. Особо безответственные сгустки предлагали даже вывезти часть не сильно испорченного урожая на другие плантации, чтобы там развести, проведя на Земле за это время дезинфекцию. Устранив за это время всяческие проказы от Души их серых физических тел. Однако экипажи и существующая физическая техника не могла это осуществить ибо системы её на сером духовном свете построены, и выгорала под мощным светом светлых духом искр Души без переходных контейнеров. Видимо болезнь стала сложнее, и придётся с духовным урожаем расстаться полностью.

Впрочем, эти тонкости мира Жизни Вершителя не сильно интересовали. Проблемы светлых духов можно было избежать, удалив или заблокировав в конструкции физического тела саму возможность разгорания света светлого духа. За эту часть собственного творения Вершитель не волновался. Его единородный сгусток, не будучи обременённым отделом для материи духа, не будет страдать токсикозом светлого духа, такими как сентиментальность, чувства к ближнему, а будет полностью защищён и не поддастся на слабости мира. Моральные терзания не войдут в его рацион существования, и его вперёд будет гнать страх перед потерей самости, это будет и есть сильный стимул, по мнению Вершителя. Множество людей, теряя светлый дух в жизненном цикле, с возрастом «внезапно» начинают бояться именно потери самости, как единства, ибо они считают себя таковых в теле - единственно возможной формой своей самости Я с носителем самосознания. И страх потери последнего прибежища погоняет их сильнее всего, что всегда было известно Вершителю на его и ином свете, как стимул и первейшая цель существования миров.

[и был это PiP_13022012_Невозможное возможно_ч6_Dmitrij]